образом, длительная вражда между Францией и Германией - несмотря на периодические попытки обеих сторон достичь сближения - была в определенной степени запрограммирована в европейской международной системе после войн за объединение.
Если рассматривать эти два фактора - тесную связь с Австро-Венгрией и длительную вражду с Францией - как характерные черты европейской сцены в десятилетия после объединения, то становится понятным, почему Пруссии-Германии было так трудно избежать дрейфа в изоляцию, который был столь яркой чертой десятилетий до 1914 года. С точки зрения Парижа, главной целью должно было стать сдерживание Германии путем создания антигерманского альянса. Наиболее привлекательным кандидатом на такое партнерство была Россия. Берлин мог предотвратить это, лишь присоединив Россию к собственной системе альянсов. Но любая союзная система, включающая Россию и Австро-Венгрию, должна была быть нестабильной: будучи отторгнутой от Германии и Италии, австро-венгерская внешняя политика все больше концентрировалась на Балканах - регионе, где интересы Вены напрямую противоречили интересам России.57
Именно напряженность на Балканах привела к разрыву Лиги трех императоров в 1885 году. Бисмарку удалось наладить отношения Германии с Россией, заключив договор о перестраховании 1887 года, но к 1889 году стало все труднее примирять обязательства Берлина перед Австро-Венгрией с обязательствами перед Россией. В 1890 году преемник Бисмарка, Лео фон Каприви, допустил расторжение договора о перестраховании. Франция немедленно вмешалась, предложив Санкт-Петербургу щедрые кредиты и субсидии на вооружение. Результатом стали франко-русская военная конвенция от 17 августа 1892 года и полномасштабный союз 1894 года, оба из которых четко предусматривали Германию в качестве будущего врага. Чтобы компенсировать это неблагоприятное развитие событий, Германия в свою очередь сблизилась с Турцией в 1890-х годах, освободив Великобританию от ее традиционной роли хранителя проливов Дарданеллы и Босфор и позволив ей (после 1905 года) проводить политику умиротворения по отношению к России.58 Двуполярная Европа, которая вступит в войну в 1914 году, была уже создана. Это не означает, что с государственных деятелей объединенной Германии следует снять вину за грандиозные просчеты и упущения, которые так сильно подорвали международный авторитет Германии в последние полтора десятилетия перед 1914 годом. Но это говорит о том, что судьбоносный дрейф в изоляцию можно лишь частично объяснить с точки зрения политических провокаций и ответных мер. На более глубоком уровне он представляет собой разворачивание структурных преобразований, вызванных "немецкой революцией" 1866-71 годов в Пруссии.
16. Объединение с Германией
Весной 1848 года, когда толпы людей толпились на улицах революционного Берлина, король Фридрих Вильгельм IV заявил, что Пруссия "отныне будет вливаться в Германию" (Preussen geht fortan in Deutschland auf). Его слова были преждевременными, но, тем не менее, прозорливыми. Они намекали на неоднозначные последствия национального объединения для прусского государства. Германия была объединена под руководством Пруссии, но долгожданное завершение положило начало процессу распада. С образованием немецкого национального государства закончилась и та Пруссия, историю которой мы проследили в этой книге. Пруссия больше не была самостоятельным актером на международной арене. Она должна была научиться жить в большом и громоздком теле новой Германии. Требования немецкой нации усложнили внутреннюю жизнь прусского государства, усиливая его диссонансы, нарушая его политическое равновесие, ослабляя одни связи и укрепляя другие, приводя одновременно к диффузии и сужению идентичности.
ПРУССИЯ В ГЕРМАНСКОЙ КОНСТИТУЦИИ
Формально место Пруссии в новой Германии было определено имперской конституцией от 16 апреля 1871 года. Этот замечательный документ стал плодом сложного исторического компромисса. Необходимо было найти баланс между амбициями суверенных образований, которые объединились в Германский рейх. Сам Бисмарк был в основном заинтересован в укреплении и расширении власти Пруссии, но эта программа не слишком привлекала правительства Бадена, Вюртемберга или Баварии. Конституция, которая была принята в результате, носила ярко выраженный децентрализованный характер. По сути, это была не столько конституция в традиционном смысле слова, сколько договор между суверенными территориями, которые согласились образовать Германскую империю.1 Это было ясно видно из преамбулы, которая открывалась словами:
Его Величество король Пруссии от имени Северогерманской конфедерации, Его Величество король Баварии, Его Величество король Вюртемберга, Его Королевское Высочество великий герцог Баденский, Его Королевское Высочество великий герцог Гессенский [...] для тех частей герцогства Гессен, которые находятся к югу от реки Майн, заключают вечную федерацию [Бунд] для защиты территории федерации и ее прав - а также для заботы о благосостоянии немецкого народа.
В соответствии с представлением о новой империи как о конфедерации суверенных княжеств (Fürstenbund), государства-члены продолжали иметь собственные парламентские законодательные органы и конституции. Право устанавливать и взимать прямые налоги принадлежало исключительно государствам-членам, а не рейху, доходы которого формировались в основном за счет косвенных сборов. Сохранялось множество германских корон и дворов, все из которых по-прежнему пользовались различными привилегиями и традиционными достоинствами. Крупные германские государства даже продолжали обмениваться послами друг с другом, как это было в рамках старой Германской конфедерации. Иностранные державы, по той же логике, отправляли посланников не только в Берлин, но и в Дрезден и Мюнхен. В конституции не было упоминания о немецкой нации и официального немецкого гражданства, хотя она также обязывала федеральные земли предоставить равные права гражданства всем членам новой империи.2
Пожалуй, самым ярким аспектом нового политического порядка - как его определяла конституция - была слабость центральной власти. Этот аспект становится более рельефным, если сравнить его с несостоявшейся имперской конституцией, разработанной либеральными юристами Франкфуртского парламента в 1848-9 годах. Если Франкфуртская конституция устанавливала единые политические принципы для правительств всех отдельных государств, то более поздний документ этого не делал. Если Франкфуртская конституция предусматривала создание "власти рейха", отличной от властей государств-членов, то конституция от 16 апреля 1871 года гласила, что суверенной властью Германии является Федеральный совет, состоящий из "представителей членов федерации".3 Совет определял, какие законопроекты должны быть внесены в рейхстаг, его согласие требовалось для того, чтобы законопроекты стали законом, и он отвечал за контроль над исполнением законодательства рейха. Каждый член федерации имел право предлагать законопроекты и обсуждать их в совете. Конституция 1871 года даже объявила (статья 8), что Федеральный совет сформирует из своих членов ряд "постоянных комитетов", отвечающих за различные сферы, включая иностранные дела, армию и крепости, а также военно-морские вопросы. Непосвященный читатель конституции мог бы сделать вывод, что Федеральный совет был истинным местом не только суверенитета, но и политической власти в Германской империи. Такое тщательное соблюдение федеральных прав, казалось, оставляло мало места для осуществления прусской гегемонии.
Но конституции часто являются ненадежными проводниками политической реальности - стоит только вспомнить "конституции" стран советского блока после 1945 года с их благочестивыми ссылками на свободу прессы и мнений. Рейхсверфассунг 1871 года не был исключением. Практическая эволюция германской политики в последующие десятилетия подорвала авторитет
